В память об этих людях, а так же обо всех незаслуженно репрессированных людей, в 2010 году в городе Вихоревка, по улице Ленина был открыт Мемориал, посвящённый жертвам репрессий. Идейные вдохновители открытия памятника – известный вихоревский тренер по боксу Николай Георгиевич Лейман, а так же настоятель Храма, воздвигнутого во имя святого Николая Чудотворца, протоиерей Евгений Вениаминович Сумин.
Большой вклад в создание мемориала внесла легендарный управленец из города Вихоревка (на тот момент – действующий Мэр) – Татьяна Ивановна Липина.
Но вернёмся к событиям первой половины XX века.
Для полноты картины следует понимать, что и в среде осуждённых, заключённые Исправительно-Трудовых лагерей «кучковались» друг с другом по статьям и национальностям, невольно образовывая внутрилагерные коллективы, борющиеся за сферы влияния и блага.
Уголовники (блатные) держались обособленно. Украинцы (бандеровцы) – отдельно. Отдельно жили и политические (мужики), стараясь не вступать в конфликты ни с первыми, ни со вторыми. Военнопленные и вовсе не пересекались с основным контингентом лагерей, чаще всего делясь по званиям и отрядам и содержась в отдельных лагерях.
Но простите мне невольное забегание вперёд, ибо многое нужно рассказать и многие фамилии указать в данной части большого повествования.
ГУЛАГ наполнялся «волнами».
В 20-е годы в лагеря в основном попадали политические противники большевиков (эсеры, меньшевики, анархисты), а так же представители духовенства и граждане, сочувствовавшие Белому движению (например – донские казаки);
В 1929-30 году, основной массой осуждённых являлись раскулаченные крестьяне (около 2 миллионов человек), а так же вредители социалистического производства (около 138 тысяч человек);
В 1937-38 годах, в годы «Большого Террора» в лагеря и вовсе попало около 690 тысяч человек, в рамках глобальной чистки всех государственных структур и институтов сторонниками идей Иосифа Виссарионовича Сталина. В годы «Большого Террора» особо сильно пострадали военные офицеры и представители интеллигенции. Именно они, ни с того ни с сего были объявлены «врагами народа» по надуманным обвинениям;
В 1940-е, с началом войны, основная масса «новых поступлений живой силы в лагеря» - депортированные поляки, украинцы, прибалты, жители Молдавии, крымские татары, чеченцы, ингуши и другие кавказские народы;
После войны – военнопленные, новые «изменники Родине», побывавшие в немецких лагерях, а так же мирное население, оставшееся на оккупированных территориях и харбинцы.
Воистину трудно читать воспоминания бывших заключённых. Сотни произведений и тысячи стихов, полных тоски и боли, были написаны о временах массового террора против собственного населения.
Как писал когда-то известный поэт Анатолий Жигулин, который так же строил железнодорожную ветку Тайшет-Братск в 1949-1951 годах:
Кто додумался правду
На части делить
И от имени правды
Неправду творить?
Это тело живое –
Не сладкий пирог,
Чтобы резать и брать
Подходящий кусок.
Только полная правда
Жива и права,
А неполная правда –
Пустые слова.
Этим стихотворением Жигулин словно отвечал на немой вопрос потомков: «Стоит ли вообще изучать эту печальную страницу страны? Страницу Братской истории?»
Конечно – стоит! И вновь всем сомневающимся через поэтическое произведение «отвечает» сам Жигулин, словно подчёркивая то, что история – неделима и целостна. И не терпит искажений:
Снег над соснами кружится, кружится,
Конвоиры кричат в лесу…
Но стихи мои не об ужасах
Не рассчитаны на слезу.
И не признаки чёрных вышек
У моих воспалённых глаз…
Нашу боль всё равно опишут
И опишут не хуже нас.
Я на трудных дорогах века,
Где от стужи стыди сердца,
Разглядеть хочу человека –
Современника и борца.
И не надо бояться памяти
Тех не очень далёких лет,
Где затерян по снежной замети
Нашей юности горький след.
Ещё раз повторюсь - в 1935 году только намечалось строительство Братской ГЭС, в связи с чем возникала задача проложить новую железнодорожную ветку Тайшет – Падунские Пороги. При этом проложить железную дорогу требовалось в таких гиблых местах и в столь сжатые сроки, что задача казалось невыполнимой: непролазная тайга, гнус, болота, лютые морозы и отсутствие элементарных условий труда – вот что вставало на пути невольных строителей новой транспортной артерии.
Ворожбитов хорошо описал условия работы и содержания, в ту непростую пору.
Приведу выдержки из его воспоминаний:
«Трасса Тайшет-Братск тянется через бесконечную тайгу на протяжении 270-300 километров. Население малочисленное, посёлки редки. Народ суровый. По тайге, на протяжении всей трассы разбросаны колонны (лагерные пункты) с численностью заключённых, редко превышающей 300-400 человек. Пункты обычно находятся в 2 – 15 километрах от железной дороги. Через тайгу проводится только одна дорога, связывающая колонну с железнодорожным путём. Кругом же – как в своеобразных ледяных джунглях. Собьёшься – потеряешься и погибнешь…… Лагеря окружали высоким, трёхметровым забором. По обе стороны забора, шириной в четыре метра каждая, вокруг всего лагеря тянулась так называемая «огневая зона», вспаханная, проборонённая летом, без травы. К этим полосам нельзя было подойти на пять метров. По углам и в центре забора – вышки для часовых, которые имели право без предупреждения открывать огонь в заключённых, «пытавшихся» нарушить эти правила.За лагерем, со всех четырёх его сторон, на расстоянии метров пятидесяти от забора – пулемётные гнёзда для охраны, особо необходимые в случае бунта заключённых…… Человеку отпускалось одно одеяло, соломенный матрас, плоская, как блин, подушка и одно полотенце. Обмундирование летом состояло из рубахи, кальсон, брюк, куртки, пары ботинок и головного убора. Зимой – валенки вместо ботинок, и прибавляется бушлат и ватные брюки……В спецлагерях раба украшали номера (спецлагерь начинался с номера «0» - 013, 019 и т.д. – примечание автора). На верхней одежде были пришиты тряпки с крупно написанным личным номером. На груди. На спине. На правой ноге выше колена и спереди на шапке. Выглядели как письма, облепленные марками……Зимняя одежда выдавалась не раньше 15 ноября, а морозы стягивали землю и спирали дух уже с конца сентября. Летняя – только в мае, а уже с апреля в тех краях мы задыхались в ватной одежде от жары. Снимать куртки с номерами или оставлять штаны, щеголяя в подштанниках, строжайше воспрещалось и пахло тяжёлым наказанием…… Нормы пайка были сведены на минимум. Купить негде, да и денег ни у кого не было. Работали мы 10 часов в сутки. Если кому-либо из надзор-персонала приходило в голову назвать какую-нибудь работу срочной – работали и в темноте, при свете фонарей. Работали до потери сознания. Вспоминаю несколько таких периодов, когда мы работали по 20 часов в сутки, после чего падали мёртвыми на 2 часа сна, поднимались и опять шли на работу…… Побудка была очень ранней. На скоростях бежали в кухню, получали горячую воду и баланду. Всё с жадностью выпивалось. Ещё темно, а нас уже выстраивали перед воротами и обыскивали. После «шмона» поднимался шлагбаум и шествие, по пять в ряд, выходило за ворота. Там работяг ожидало два пулемёта, большой конвой и множество собак.За воротами церемония продолжалась. Давалась команда – садись!Садились в снег, садились в лужи. Начальник конвоя начинал вызывать по картотеке. Эта процедура отнимала ещё больше времени. Начальник конвоя вынимал из коробки картонки, на которых были налеплены фотографии арестантов «ан фас», вписано имя, фамилия, личный номер, год рождения, место, статья, срок и конец срока. Каждый опрашиваемый, вызываемый только по номеру, должен был отрапортовать все свои данные, для того, чтобы убедить начальника конвоя, что именно он Пётр Иванов, № А-300 вышел на работу, а не «х» или «у».После опроса производится снова счёт работяг и тогда двигаются в путь. По прибытии на место лесоповала или земляных работ, опять «садись» по пять в ряд, опять счёт. Конвой занимает сторожевые места и только тогда (осуждённые) приступают к работе…… Несмотря на то, что побег (был) буквально неосуществим – отчаявшиеся люди бежали. Бежали для того, чтобы погибнуть и прекратить свои муки. Сколько раз я доходил до такого состояния! Только мысль о близких заставляла меня взять себя в руки. Я всё ещё ничего не знал о маме и жене и мог предположить, что они тоже мучаются где-нибудь, в одном из женских лагерей…»Жуткие, страшные воспоминания человека, прошедшего через настоящий ад бесчеловечности.
Не только мужчины попадали в заключение. Многие женщины прошли через горнило сталинских лагерей, отдав все силы и здоровье, потеряв возможность иметь детей из-за надуманных обвинений.
Несмотря на то, что в женских лагерях применялись те же инструкции, что и в мужских, условия содержания в них были несколько проще.
Как вспоминал начальник ОЗЕРЛАГа С.К. Евстигнеев: «
Женщины и в лагере оставались женщинами, поэтому выглядели опрятнее и даже умудрялись доставать кое-какую косметику».
Сохранились воспоминания одной из узниц женского лагеря, полячки Гражины Липиньской:
«Мы укладывали высокие штабеля из баланов, привозимые нами с вырубок из леса. Баланы длинные, многометровые, толстые, очень тяжёлые… Везут лес к железнодорожной линии, сваливают и едут за новыми брёвнами… Моя бригада возила землю тачками. Возили её из завалов… … В марте 1952 года (нас) вернули на тяжёлые земляные работы. Замёрзшую землю разбивали ломами и грузили на тачки».Вспоминала о тяжёлых временах и узница из города Москвы, Надежда Кравец (скрипачка, солистка симфонического оркестра Большого театра):
«Примерно на полпути между Братском и Усть-Кутом был страшный лагпункт, кажется 049. Я там работала на каменном карьере. Работа мужская и мы выбивались из сил ради пайки… К зиме, весь состав лагпункта был отправлен в больницу»…Ко всему прочему пусть дорогой читатель примет во внимание и тот факт, что строительство путей и лесовалочные работы производилось самым примитивным инструментом – молотом, киркой, лопатой, мотыгой, двуручной пилой и тачкой, при минимальном уровне питания, что вызывало массовые болезни и огромную смертность в рядах «новых земляков поневоле».
Питание – 300 грамм хлеба нижайшего качества, плюс жидкая баланда, в которую намешивали то кашу, то картофель. Только вначале 50-х уровень питания вырос до 800 граммов хлеба в день.
Недаром сами ЗК, оценивая своё положение, любили говорить: «под каждым рельсом – по три зековских шапки», имея ввиду то, что путь Тайшет-Братск действительно возник на костях.
Как страшное свидетельство тех страшных событий – множество безымянных кладбищ с номерами вместо могил, ютящихся в лесах возле железнодорожного полотна.
Вид лагерей был стандартен: периметр образовывали сразу несколько высоких заборов, увитых колючей проволокой. В особо уязвимых местах – вышки с автоматчиками или сторожевые псы, передвигающиеся по стальной проволоке, на вверенных им участках.
Одежда осуждённых – чёрного цвета, с крупными номерами белого цвета, нашиваемыми на спину и на штаны. Основное ограждение периметра всегда выкрашивалось в белую известь, чтобы осуждённый, при попытке побега, мог измарать свои чёрные одеяния, ввиду чего любому встречному становилось бы понятно, кто именно перед ним и каким образом возник на отдалённых дорогах Тайшета и Братска.
Пространство между заборами отчищалось от травы и старательно боронилось, чтобы любой след мог отпечататься на волнообразной поверхности контрольно-следовой зоны.
Внутри лагеря – одноэтажные административные здания и одноэтажные бараки, жизнь и быт в которых ненамного ушли от условий проживания каменного века – двухъярусные койки, одинокая печка-буржуйка и «отхожее место» в виде обычного ведра, расположенное в углу.
Особо привилегированными считались верхние спальные места (особенно - в зимнюю пору), так как основное тепло в бараке, подчиняясь законам физики, концентрировалось под потолком.
На нижнем ярусе спать и восстанавливаться было значительно тяжелее - холод поднимался от земляного пола, на котором иногда располагался примитивный настил из досок, ввиду чего заключённые «первого этажа» часто заболевали, не в силах согреться и внутри жилых помещений.
Железная дисциплина.
За любое нарушение правил внутреннего распорядка – либо урезание пайка, которого и так не хватало взрослому человеку, либо карцер, пребывание в котором часто оборачивалось смертью из-за элементарного отсутствия отопления.
Выразить всю сложность человеческого положения в лагере, весьма трудно сухими, информационными строчками доклада.
Чтобы читатель смог представить картину целиком и полностью, я вновь обращусь за помощью к творчеству Жигулина:
Минус сорок
Показывал градусник Цельсия
На откосах смолисто пылали костры.
Становились молочными чёрные рельсы,
Все в примёрзших чешуйках
Сосновой коры.
Мы их брали на плечи –
Тяжёлые, длинные –
И несли к полотну,
Где стучат молотки.
Солнце мёрзло от стужи
Над нашими спинами
Над седыми вершинами
Спящей тайги.
С каждым часов работы
Они тяжелели,
Синеватую сталь
В наши плечи вдавив.
И сочувственно хмурились
Тёмные ели,
Наше дружное «взяли!»
Сто раз повторив.
Нас по восемь на рельс,
А под вечер – по десять,
По четырнадцать
Ставил порой бригадир.
И казалось нам:
Будь рукавицы из жести,
Всё равно бы за смену
Протёрлись до дыр.
Вы когда-нибудь знали
Такую работу?
До солёного пота,
До боли в костях!
Вы лежневые трассы
Вели по болотам?
Вы хоть были когда-нибудь
В этих местах?
Приходилось ли брёвна
Грузить с эстакады вам,
Засыпать на снегу,
Выбиваясь из сил?..
Я не циркулем тонким
Маршруты прокладывал,
Я таёжную топь
Сапогами месил!
Не на ватмане строил я
Фермы бетонные,
Но своею работой
Горжусь я вдвойне:
Я пронёс на плечах
Магистраль многотонную!
Вот на этих плечах.
Позавидуйте мне!
Ненадолго война приостановила строительство ветки Тайшет-Братск.
С 1941 по 1945 год, ветка Тайшет – Невельская, протяжённостью в 58 километров использовался как лесовозная дорога.
Только с разгромом немецко-фашистских захватчиков и с высвобождением ресурсов вновь пришли к исполнению грандиозные планы по строительству железной дороги и строительству Братской ГЭС. Так как запланированные работы первоначальными силами шли медленно (изначально на участок пригнали около 20 тысяч заключённых), в 1947 году, на помощь глобальной стройке, в Братский район поступило около 40 тысяч японских военнопленных.